ПЛИСЕЦКАЯ Майя Михайловна, Народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии

По любезному разрещению издательства "АСТ" предлагаю вашему вниманию отрывок из книги "Тринадцать лет спустя":

26 ноября 1993 года я закончила в Москве свою книгу «Я, Майя Плисецкая...».
Прошло тринадцать лет. И все эти годы меня без устали спрашивали: будет ли продолжение? Я с искренностью отвечала — зачем? Главное в моей жизни уже произошло. Станет ли интересным читателю рассказ балерины, покинувшей сцену? К тому же — на это я тоже ссылалась — прилежных и постоянных дневников больше не вела. Лишь от случая к случаю...
И все же событий за прошедшие тринадцать лет случилось много. Даже очень много. Возьмусь за перо, а там посмотрим...
Обиженных на книгу 1993 года оказалось куда больше, чем я могла предположить. Мне хотелось рассказать, как и что было со мной по самой по правде. Все назвать своим именем. Без прикрас, без дипломатии и ретуши. Но мои резкие правды людям не пришлись по нутру. Это я предполагала. Однако то, что более обиделись те, о ком я вовсе не написала, стало для меня сюрпризом. Но я рассказывала о том, что впрямую касалось меня. Моей жизни. Моей профессии. Моих радостей, разочарований, обид. А кому-то хотелось, чтобы моя книга была о нем, о ней. Тогда следовало бы мне писать развернутую энциклопедию обо всех, с кем столкнула меня моя жизнь и профессия.

По рождению и ментальности своей я москвичка. С Петербургом родства у меня мало. Хотя мать отца, его сестры и брат Володя — изначальные ленинградцы. Перед войною я несколько раз гостила у бабушки, у «бабули», как я ее называла. Поедала ее «фирменный» запашистый борщ, румяные картофельные оладьи и черничный кисель. Бабуля заставляла меня много есть. Тужила и охала, что я такая худющая. Вид моих торчащих лопаток вызывал в ней жалость. Она жила в большой коммунальной квартире, где ей принадлежала одна комната. Но дом расположен был замечательно. Подъезд дома выходил на канал Грибоедова, вблизи был Казан¬ский собор, а совсем рядом два берега канала соединял мосток, на котором красовались могучие львы с золотыми крыльями.
В Мариинку тогда я не попала. У бабули и тетушек денег в обрез. Да и не до театров в те годы было. Отец и мать были арестованы. Бабуля многое мне прощала, хотя донимала ее я безо всякой меры. Характером, непослушливостью, своеволием. Врезалось в память, как бабулина гимназическая подружка, проведя целый день в моем обществе, с сочувствием и укором сказала:
— Неужели у Миши такая дочь?

* * *
...Ужас от внезапной потери близкого человека от рук террористов — мы уже испытали в августе 2000 года. Очень близкий друг, на которого мы оставляли обычно наш московский дом, Шура Ройтберг, погибла от взрыва в подземном переходе на Пушкинской площади в Москве. По ее настоятельной просьбе я величала Шуру в своей прошлой книге Шурой Красногоровой. У нее были непростые отношения с родной сестрой. И Шура не хотела, чтобы я предала огласке наши дружеские отношения. Балет сестра не переносила.
Вместе с тетей Родиона Диной Алексеевной Щедриной Шура шла по Тверской, неся сумку с щедринскими партитурами. На углу Пушкинской площади Шура сказала Дине, что боится движения автомобилей и спустится в переход. Позвала Дину последовать ее маршруту. Та наотрез отказалась:
— Я перейду улицу здесь и буду ждать вас на той стороне у выхода из перехода.
Обе женщины поспорили, какой путь надежнее. Но обе заупрямились и пошли через Тверскую врозь. Каждая выбрала свою судьбу...
Было 6 часов вечера, 8 августа 2000 года.
Дина уже перешла на другую сторону улицы, когда раздался взрыв. Выход перехода заволокло дымом. Гарь. Вопли. Беготня. Сирены. Мигалки санитарных машин.

* * *
Подбираюсь к концу моих нынешних записок. Пора выходить на коду.
Что произошло с моим искусством балета за после䬬ние тринадцать лет, дарованных мне небом после первой книги? Изменился ли танец? Техника танцоров? Восприятие публики? Репертуар? Манера? Взаимоотношения с музыкой?
Первое, что скажу. Техника танца стремительно рванула вперед. Этому здорово помогли спорт и линолеум.
Линолеум, которым покрывают теперь сцены театров. Повсеместно. На таком покрытии стало возможным исполнять любые мыслимые и немыслимые вращения, растяжки, пируэты, прыжки. Сцена перестала быть скользкой. Она перестала быть твоим врагом. Она стала другом. Конечно, я преувеличиваю. Врагом сцена никогда не была. Но всегда ее надо было задабривать. Поливать, канифолить. Напрягать взгляд, внимание, чтобы избежать предательской трещины или горбинки. Доски абсолютно ровными быть не могли. Да еще, глядишь, накануне прибивали к ним оперный царский трон или плакучую иву. Мы боялись вращений на полу. Того гляди зад занозишь. А теперь хореографы вовсю пользуют и этот прием. Ранения не будет. Канифоль подстраховывала, но одновременно и тормозила твое вращение. А теперь бери форс и крути хоть сто пируэтов. Если сможешь. Сцепление балетной туфли с линолеумом ныне оптимально комфортно.
Но дело не только в новом покрытии. Спорт, конечно, спорт оказал неимоверное влияние на балет.

Купить Майя Плисецкая "Тринадцать лет спустя"